Неточные совпадения
В
глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который
директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
«Какая она?» — думалось ему — и то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая ходила, покачивая головой, как игрушечные коты, и прищуривала
глаза, то в виде жены
директора, у которой были такие белые руки и острый, пронзительный взгляд, то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках, дочерью полицмейстера.
Райский смотрел, как стоял
директор, как говорил, какие злые и холодные у него были
глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда
директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с
глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер;
директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Директор принял его милостиво, пристально посмотрел ему в
глаза, как будто отыскивал там следы чего-то, и, взяв из его рук докладную записку, дружески молвил...
С артистами он обращался, как с преступниками, но претензий на
директора театра не полагалось, потому что народ был все подневольный, больше из мелких служащих, а женский персонал готов был перенести даже побои, чтобы только быть отмеченным из среды других женщин в
глазах всесильного набоба.
— Мне нужно видеть
директора театра, — спрашивала она совершенно серьезным тоном, отыскивая
глазами Сарматова.
Этот ответ исказил добродушно-сосредоточенное лицо Прасковьи Семеновны;
глаза у ней сверкнули чисто сумасшедшим гневом, и она обрушилась на
директора театра целым градом упреков и ругательств, а потом бросилась на него прямо с кулаками. Ее схватили и пытались успокоить, но все было напрасно: Прасковья Семеновна отбивалась и долго оглашала театр своим криком, пока пароксизм бешенства не разрешился слезами.
И, снова наклонив голову, Сизов виновато улыбнулся.
Директор медленно обвел
глазами толпу, пожал плечами. Потом испытующе оглядел Павла и заметил ему...
— Очень рад с вами познакомиться, — говорил
директор, протягивая к нему руку и устремляя уж
глаза на развернутую перед ним бумагу, и тем свидание это кончилось.
Почтмейстер с
директором гимназии нежно глядели друг другу в
глаза. Губернское правление, как более других привыкшее к выходкам своего бывшего вице-губернатора, первое пошло по домам, а за ним и прочие.
Молодой человек фамильярно кивнул головой и ушел в кабинет.
Директор обратил
глаза на старика.
Директор и Калинович, как встретившиеся в жизни два бойца, вымеряли друг друга
глазами.
Коковкина уже знала, в чем дело. Ей сообщили даже еще проще, чем
директору. Грушина выждала ее на улице, завязала разговор и рассказала, что Людмила уже вконец развратила Сашу. Коковкина была поражена. Дома она осыпала Сашу упреками. Ей было тем более досадно, что все происходило почти на ее
глазах и Саша ходил к Рутиловым с ее ведома. Саша притворился, что ничего не понимает, и спросил...
Саша смотрел на
директора лживо-невинными и спокойными
глазами.
После уроков Саша робко отправился к
директору. Хрипач принял его немедленно. Он быстро подошел, словно подкатился на коротких ногах к Саше, придвинулся к нему близко и, внимательно глядя прямо в
глаза, спросил...
Директор, в мундире и поддерживая шляпой шпагу, объяснил меценату подробно, отчего сени сыры и лестница покривилась (хотя меценату до этого дела не было); ученики были развернуты правильной колонной; учители, сильна причесанные и с крепко повязанными галстухами, озабоченно ходили,
глазами показывали что-то ученикам и сторожу, всего менее потерявшемуся.
Директором гимназии точно был определен помещик Лихачев; но своекоштные ученики долго его и в
глаза не знали, потому что он посещал гимназию обыкновенно в обеденное время, а в классы и не заглядывал.
В буфет быстро вошел
директор, маленький, толстый и тонконогий человек, с поднятыми вверх плечами, без шеи, в цилиндре и распахнутой шубе, очень похожий своим круглым бульдожьим лицом, толстыми усами и жестким выражением бровей и
глаз на портрет Бисмарка. Антонио и Арбузов слегка прикоснулись к шляпам.
Директор ответил тем же и тотчас же, точно он долго воздерживался и ждал только случая, принялся ругать рассердившего его конюха.
Директор слушал атлета, повернувшись к нему вполоборота и глядя мимо его головы в окно. Убедившись, что Арбузов кончил, он перевел на него свои жесткие
глаза, с нависшими под ними землистыми мешками, и отрезал коротко и внушительно...
Семеня разбитыми ногами,
директор, в сопровождении поспешившего его встретить дежурного офицера, прошел в залу старшего, выпускного класса и, поздоровавшись с воспитанниками, ставшими во фронт, подошел к одному коротко остриженному белокурому юнцу с свежим отливавшим здоровым румянцем, жизнерадостным лицом, на котором, словно угольки, сверкали бойкие и живые карие
глаза, и приветливо проговорил...
В один сумрачный ненастный день, в начале октября 186* года, в гардемаринскую роту морского кадетского корпуса неожиданно вошел
директор, старый, необыкновенно простой и добродушный адмирал, которого кадеты нисколько не боялись, хотя он и любил иногда прикинуться строгим и сердито хмурил густые, нависшие и седые свои брови, журя какого-нибудь отчаянного шалуна. Но добрый взгляд маленьких выцветших
глаз выдавал старика, и он никого не пугал.
— Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда
директора, господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! — надрывалась смугленькая горбунья, и черные
глаза её горели гневом.
Пансионерки сделали низкий реверанс
директору и во все
глаза смотрели на новенькую.
Виттих сам заговаривал с учениками и в классе, и на улице; только про него давно толковали, что он «переметная сума» — в
глаза лебезит, «голубчиком» называет, а
директору все доносит и в совете, при обсуждении отметок за поведение, наговаривает больше всех остальных.
Он это сказал с
глазу на
глаз и
директору вряд ли докладывал в таком именно смысле. Опасность росла с каждым днем. Стал он замечать, что и
директор иначе с ним держится и совсем не те вопросы задает, как прежде.
Громкий, властный топот шагов. Все ближе. Двери настежь. Вошел министр. Высокий, бритый, представительный, за ним — попечитель учебного округа Капнист,
директор, инспектор, надзиратели. Министр молча оглядел нас. Мы, руки по швам, выпучив
глаза, глядели на него.
Палтусов достал перевод из большого гладкого портфеля венской работы, в виде пакета. Он передал сизый листок
директору. Тот сейчас же схватил
глазами сумму.
Барыня щебетала, а
директор глядел на нее мутными, осовелыми
глазами, как человек, собирающийся упасть в обморок, глядел и улыбался из приличия.
В десять часов
директор обыкновенно читал газеты. И на этот раз он не изменил своей привычке. Оставив писание, он встал, потянулся, разлегся на кушетке и принялся за газеты. Взяв в руки «Новое время», он презрительно усмехнулся, пробежал
глазами по передовой и, не дочитав до конца, бросил.
И вот осторожным движением он снял мою руку, пожал мои пальцы и, подняв
глаза на
директора, ровным и, по-видимому, спокойным голосом произнес...
— Я говорил нынче о вас
директору, — сказал он, тоже опуская
глаза, — он очень рад принять вас, если вы позволите себя послушать.
Рыдания мальчика, слезы на
глазах отца остановили на этот раз
директора.
Пока Фебуфис смотрел удивленными
глазами на эти строки, значение которых ему казалось и невероятно, и непонятно, и, наконец, даже щекотливо и обидно,
директор поправлял свой нос и, наконец, спросил...